Дети войны.

                              Дети войны.

 

В Ташкенте, как и во всех больших городах бывшего Союза, было много школ, но на то время они были разделены на женские и мужские, начиная с 1943 года по 1955 год. И именно в этот период пришлось нам учиться в школе. Но смехотворным оказалось то, что наша, женская школа № 80, носила имя Я.М. Свердлова, а мужская – школа № 88 носила имя Восьмого Марта. Ещё более пародоксальным было то, что директор нашей, женской, школы, Капиталина Ивановна Улаева, жила во дворе мужской школы, а директор мужской школы, Артём Кирилович, жил во дворе нашей, женской, школы. И никому не приходило в голову всё это поменять. Так мы ходили и подтрунивали над этой несуразицей.

Нашим родителям приходилось бегать на собрания, которые обычно назначались в одни и те же дни и даже часы, как это было удобно преподавателям, а удобно им было всегда одновременно, что вызывало споры между родителями, т.к. оба родителя желали пойти в ту школу, в которой их любимое чадо училось лучше. Папа говорил, что в прошлый раз он о сыне наслушался достаточно, поэтому в этот раз он пойдёт в женскую школу. А мама убеждала его, что в мужскую школу должен идти отец, а она – в женскую. Оба они уж очень не любили ходить в мужскую школу, где можно было услышать из ряда вон выходящих разных приключений. Как, например, на праздник 8 Марта учительнице немецкого языка подарили кирпич, обёрнутый в красивую бумагу и обвязанный красивой лентой с бантом. Учительница немецкого языка, которой предназначался этот подарок, решила посмотреть, что там такое, и развернула подарок в учительской, что привело её к истерике. Безусловно, ей было до слёз обидно перед коллегами. Реакция детей войны была однозначна: мы все не любили немецкий язык и все хотели (из двух предлагаемых языков) изучать любой другой только бы не немецкий. Так сильна была неприязнь ко всему вражескому, хотя нас убеждали, что это язык Гёте, Карла Маркса и т.п.

 

В   Ташкенте были пленные немцы, которых утром на работу, а вечером с работы водили мимо нашего двора. Пленные работали на ламповом заводе. Ребята нашего двора    втайне от взрослых готовились к встрече. Они складывали в укромное место гальки, палки и всё, чем можно было кинуть в проходящую колонну пленных, И когда они проходили, играя на губной гармошке и стуча деревянными колодками своих обмотанных сапог, в них со всей яростью и свистом летел весь арсенал накопленного оружия, который попадал в разные части тела и даже в лицо. Некоторые пленные уже ожидали этого нападения и запасались картонками для прикрытия лица, а некоторые, научившись русскому языку, кричали: « Рэбьята, нэ надо так». Баталия оканчивалась тем, что сопровождающий пленных наш солдат вылавливал, кого смог, и надирал им уши, приговаривая, что в следующий раз сдаст его в милицию, но это не останавливало бесстрашных мальчишек. К тому времени от моего отца не было никаких  известий с фронта. Это был почти конец войны. Мы получили от него посылку с обмундированием и, естественно, думали о плохом, но похоронки не получили, поэтому была надежда, что он либо в госпитале, или в плену. Когда ребята кидали камни, то я всегда думала о том, что, быть может, и мой папа в плену, где вот также в него кидают камни другие мальчишки. Все мои убеждения об этой бессмысленной баталии оборачивались против меня. Ребята называли меня предательницей, и я с рёвом приходила домой, где мама вела бесполезную разъяснительную работу с моим братом и ребятами нашего двора, которые не шли ни на какие уговоры, молча выслушивали советы старших, а на завтра продолжалось всё тоже, пока не сменили маршрут военнопленным. Это была победа наших мальчиков. А все они из школы № 88 им. 8 Марта.

Вообще-то пацаны нашего двора были очень изобретательны. Все наши мамы денно и нощно работали, и заниматься нами было некому, хотя мы все находились под неусыпным взором всех соседей, в основном бабушек, которые частенько отрезвляли наши буйные головушки, за что изрядно получали в ответ. Но потом наша спесь по отношению к бабушкам изменилась, т.к. только они могли нас угостить блинчиками или оладушками. Частенько наши мамы подкидывали им для этого запасы своих скудных продуктов. Но они от чистого сердца хотели нам всего хорошего, поэтому, встречая нас со школьных занятий, старались чем-нибудь нас подкормить. Тётя Оня угощала нас оладьями. Домна Семёновна отварит картошки, бабушка Сахнова делала изумительно тонкие блины на кусочке сала, которым она очень экономно смазывала сковородку.

Довольно примечательным лицом был наш почтальон, которого все называли бобо-ака, что значило дядя дедушка. Он был высокого роста, худощавый, ходил летом и зимой в чапане       (стёганный на тонкой прослойке ваты халат), который на поясе завязывался платком (бельбоком), свёрнутым так, чтобы один из четырёх углов платка виднелся со стороны позвоночника. И в жару, и в холод на голове у него была тюбетейка Обычно он приходил в наш двор к полудню, когда по исламскому обычаю наступало время молитвы. Мы все украдкой наблюдали за процедурой молитвы, т. к. нам было сказано, чтобы никто не мешал ему молиться, что это святое дело, что он молится за скорейшее окончание войны. Мы все знали, что его два сына тоже на фронте, и, конечно, он молился и за их возвращение. Он обычно молился в уголочке бабушки Сахновой. Уголок был прикрыт огромными цветами в кадках: фикусами, олеандрами и китайской розой. Бобо-ака развязывал свой бельбок, расстилал его на кирпичи, т.к. вся огромная терраса была устлана отполированными жизнью кирпичами, вставал на коленки, кланяясь и выпрямляясь, говорил что-то по-узбекски, а в самом конце руками проглаживал лицо и короткую бороду. Поднимаясь с колен, он аккуратно сворачивал и завязывал бельбок на бёдрах и продолжал работу. Иногда у него появлялись ириски, которыми он нас угощал. Он был, как говорила мама, очень интеллигентный человек. По всей видимости, он был таковым, так как он плохие вести никогда не давал адресату, а вручал близким для этого человека людям. Он знал про всех во дворе и  с ними же делился своими печалями и радостями. Печаль для всех была одна, война, а радовались тоже вместе, когда приходила хорошая весть.

Добрым делом старших ребят была установка круглого чёрного                                             репродуктора в центре террасы, который никогда не выключался, только   на ночь уменьшали звук. Услышав голос диктора Левитана, все сбегались к репродуктору, чтобы узнать, что делается на фронте, а потом начиналось обсуждение. Кто-то раздобыл политическую карту СССР и Европы, по которой начинали показывать движение фронтов. Я знала, что мой папа находился на 3-ем Украинском Фронте, которым командовал Маршал Ватутин. Я не совсем ещё разбиралась в карте, но мне было ясно одно, что фронт перешёл за границу СССР, это мне объяснили и показали старшие ребята. Граница не была прямой, шла зигзагообразно. 3-ий Украинский Фронт, пройдя Румынию и Болгарию, направлялся освобождать от фашистов Югославию. Но как вспомню слова дяди Бори, маминого брата, который сказал, немцам сейчас не до пленных, они сами бегут без оглядки, спасая свои шкуры. Дядя обратился в военкомат, где его успокоили и сказали, что послали запрос о моём отце, ответ надо ждать. В наш двор уже приходили похоронки, результатом которых были крики, плачи, сочувствия, а потом все, молча, с поникшими головами расходились по домам.

В один из таких печальных дней погас свет, но тоненькая спиралька продолжала давать очень тусклое свечение, при котором можно было только не натолкнуться на мебель. Так случалось часто. Приходилось рано ложиться спать. Но пришел наш двоюродный брат, Анатолий, который жил недалеко и часто бывал у нас, общаясь с нашими дворовыми ребятами. Он был старше нас и разбирался во всяких хитростях. Он достал папины инструменты, вытащил оттуда провод, выправил его и каким-то образом присоединил к выключателю, а потом другой конец вытащил через окно и заземлил его, налив в это место кружку концентрированной солёной воды. Зайдя в комнату, он включил выключатель и произнёс: « Да будет СВЕТ!» И свет зажёгся. Уходя, он предупредил: «Свет будет угасать, а потом нужно будет подлить ещё солёной воды». Иногда мальчишки пробовали писать вместо солёной воды, но это было неприятно из-за запаха, поэтому все предпочитали подливать солёную воду, которая стоила денег.

 

В самом начале войны в Ташкент прибывали эшелоны с госпиталями и эвакуированными заводами, которые необходимо было разместить так, чтобы в кратчайший срок они могли производить продукцию, которая всецело отвечала бы нуждам фронта. Порой заводы размещались под открытым небом, но работа кипела с первых дней. Многие женщины и подростки с нашего двора пошли на работу во вновь открытые заводы. Они уходили, когда ещё было темно, а  когда они возвращались, мы их не видели. Порой оставались работать на всю ночь. Старшие ребята быстро повзрослели, и у них не было времени с нами общаться. Мы с уважением и скрытым сочувствием встречали и провожали их, не докучая лишними вопросами. Работающие мальчишки стали открыто курить, но не позволяли это делать малышам, которые частенько старались им подражать. Старшие девчонки устроились в магазины или столовые, чтобы чем-то поддержать свои семьи. Все они перешли в вечерние школы,  занятия в которых частенько пропускали.

Эвакуированные люди из городов, которые были захвачены немцами, размещались по разным квартирам горожан Ташкента. У нас вначале жили две женщины из Киева, а потом к нам подселили семью  врачей. Они работали в военном госпитале. Приходили только поспать, переодеться. Бывало это редко. Но когда они приходили, мама нам не позволяла громко говорить, и старалась нас отвлечь чтением книг, которые ей приходилось одни и те же читать, т.к. другие она не могла нам купить. Читала она тихо. Но наши гости усекли однообразие читаемой литературы и купили разные другие книги, среди которых были произведения Аркадия Гайдара, К.И.Чуковского, А. Толстого, С. Маршака. Особенно нам полюбился Буратино. Эти книги мама давала и в другие семьи. У нас была возможность обмениваться мнениями о прочитанном. Особенно отличался своей памятью Юра Сулейманов. Он умудрялся читать и одновременно играть в лянгу. (Лянга – это маленький кусочек кожи животных с клочком волос, к которой прикреплялась  тяжесть из  меди или олова). Мальчишки подкидывали её одной нагой  до тех пор, пока не сбивались. Кто больше насчитает, тот  и выигрывал. Юра был способен во всём, но лучше всех он придумывал ужастики. Вечерами, когда уже изрядно все наорались, набегались, наругались, собирались в садочке под окнами Раевских и каждый должен был сочинить страшный рассказ или придумать какую-нибудь ужасную историю, чтобы все испугались. У Юры они были страшнее, чем у всех. А Толик, мой двоюродный брат, живущий в Доме специалистов, рассказывал настолько артистично, что у нас начинало усиленно биться сердце. А в тот момент, когда тихий и вкрадчивый голос рассказчика вдруг громко произносил:  «Отдай мне твоё сердце!», то малыши уже с рёвом бежали домой от страха. А на следующий день родители запрещали нам играть в ужастики. Это было страшно, волнующе, но интересно.

Особенно запомнился нам всем Новогодний праздник в 1943 года. Я уже не помню имён наших постояльцев, супружескую пару врачей из госпиталя, но их внимание, доброта и благородство остались в моей памяти на всю жизнь. Зима 1943 года была особенно студеной, а в самые морозные дни детей освобождали от занятий. В такие холодные дни все мамины племянники оставались у нас на несколько дней. У нас было теплее. Наши постояльцы купили высокую и пышную ёлку и игрушки для неё. Вместе с мамой  благородные врачи за ночь нарядили ёлку. Они попросили маму посчитать  количество детей нашего двора. На следующий день они принесли  продукты для подарков и бумажные пакеты с изображением Деда Мороза, несущего за спиной мешок с подарками. В пакеты мама поровну разложила: конфеты, орехи, мандарины, яблоки, печенье и т. п. Это был царский подарок. А в один из дней врачи, оставив больных и раненных, пришли рано из госпиталя, чтобы нам устроить Новогодний праздник. Они нарядились в Деда Мороза и Снегурочку. Вся наша детвора собралась у нас. Все пели песни, кружились вокруг ёлки, декламировали стихи, отгадывали загадки, получали призы. Это был незабываемый праздник, который подарили нам люди, не имеющие времени выспаться, но нашедшие время, чтобы обогреть своим теплом и щедростью детей, отцы которых были далеко-далеко, защищая нашу землю и человеческое достоинство.

Самыми интересными моментами нашего детства были обсуждения фильмов, которых выпускалось мало, но образы героев, их поступки, фразы врезались в каждую клетку наших сердец и мозгов. Фильм «Два бойца», который снимался в парке им. Тельмана, обговаривался с утра до поздней ночи, пока нас всех не разгоняли по домам. Мальчишки умудрялись пробраться на съёмки и даже снимались в массовках, а потом говорили всем, что стояли рядом с М. Бернесом или Б.Андреевым. Врали, не краснея.

А когда пошли трофейные фильмы, «Железная маска», «Три мушкетёра»,

«Сестра его, дворецкого», «Петер» и т. д., то фонтан фантазий  и подражаний не имел конца. В летнее время, когда духота выпирала людей из своих квартир, то вся детвора переселялась из квартир во двор. Во дворе и на террасе выстраивались наши кровати вместе со спальными принадлежностями, как в пионерских лагерях. Там мы спали до начала учебного года. Мы шептались, беспокоя взрослых в квартирах. А однажды, когда уже прекратили ходить трамваи, и было так тихо, что мы услышали, как раздалась музыка из кинофильма «Петер» из летнего  кинотеатра,  Мы в ночных рубашках пошли танцевать под звуки этой музыки. Нам было весело и радостно. Все, танцуя, тихо – тихо напевали: «Танцуй танго, мне так легко…». Это веселье продолжалось до тех пор, пока из какого-нибудь окна кто-то не рявкнет: «Имейте совесть, завтра всем на работу, а вы тут…». Мы, молча, взбирались на свои кровати, боясь, что соседи разгонят наш летний лагерь, который был нашим увлечением и жизнью.

Вся дворня была заражена чтением книг. Эту любовь к чтению нам привили старшие наши соседи. Много знала и читала Гера. Она тоже училась в школе №80. Она знала Вальдемара Шаландина, который  окончил нашу школу и Чирчикское Танковое училище, стал Героем Великой Отечественной Войны, повторив подвиг Александра Матросова. Его именем была названа наша пионерская организация. Гера впервые нам рассказала о нём. Она же знакомила нас с творчеством С.Есенина, М.Цветаевой, А. Ахматовой, произведения которых в то время не издавались. Мы часто говорили с ней о том, о ком нельзя было говорить. Она привила нам любовь к западной литературе и искусству. Все читали Дюма, В. Скота… и с пеной у рта, поправляя друг друга, наперебой, пересказывали содержание очередной книги. Спорили так громко, что родители, усмиряя нас, думали, что мы ругаемся, но, поняв, что шёл творческий процесс, улыбаясь, оставляли нас в покое.

Мы с моей молочной сестрой, Галиной Олейник, пошли в школу в конце войны, в 1945 г. В это время строился Ташкентский Театр Оперы и Балета, где строителями были пленные японцы, которые у нас по непонятным на то причинам вызывали жалость. Наши мамы старались завернуть нам что-нибудь поесть: яблоко, хлебушек с топлёным маслом или ещё что-либо, что было дома. Мы не съедали заботливо завёрнутый завтрак, т.к. в то, военное, время нас бесплатно кормили в школе завтраками, которые приносила наша буфетчица после второго урока.  Этот завтрак все ждали с нетерпением. Наша школа находилась в здании бывшей, дореволюционной, гимназии. Классы  имели три больших окна и высокие  потолки, поэтому двери, состоящие из двух половинок, верхняя часть которых от половины к верху были застеклёнными. И в любую минуту можно было заглянуть в класс, не открывая двери, и видеть, чем занимаются в классе. Завтрак не мог ждать, когда бы его ни приносили, а приносили его, конечно, во время урока. Это был интересный момент, как в кино. Завтрак, состоящий из кусочка хлеба, намазанного топлёным маслом и посыпанного сахаром, находился уже на столе учительницы. Всё внимание учеников было направлено на поднос с завтраком. И добрейшая учительница не могла видеть эти глаза без сожаления. Прерывая урок, она раздаёт долгожданный и вкуснейший кусочек чёрного хлеба с топлёным маслом, посыпанный сахаром и  предупреждает, чтобы все прикрылись тетрадями от любопытных глаз, которые могут заглянуть в дверное окно. Всегда буду помнить вкус этого завтрака, который ни сравнить даже с самым вкусным пирожным.

Наша школа находилась в центре города. И после уроков, вместо того, чтобы идти домой, мы с Галей направлялись знакомиться с жизнью вне дома и вне школы. Первым объектом была трамвайная остановка. Тогда она называлась «Воскресенская». Чего только там мы  ни видели: душераздирающие песни в исполнении безногих инвалидов войны. Особенно запомнилась песня Никиты Богословского « Тёмная ночь», который создал эту песню, живя в Ташкенте. Инвалид играл на гармошке, растягивая её, закрывал глаза и с тоской  пел так, что многие кидали ему деньги, а некоторые женщины утирали слёзы, набежавшие от слов:

 

В темную ночь ты, любимая, знаю – не спишь,
И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь.
Как я люблю глубину твоих ласковых глаз,
Как я хочу к ним прижаться сейчас губами.
Темная ночь разделяет, любимая, нас.
И тревожная черная степь пролегла между нами…

 

Однажды, когда инвалид, как обычно, прикрыл глаза, парнишка лет пятнадцати кинулся к фуражке с деньгами, в которую добрые люди бросали деньги. Все, стоящие на остановке, кинулись отбирать фуражку и отобрали. А этому парню поддали так, что уж больше не повторит такого: заставили извиниться.

Следующим объедком был строящийся театр. Его строили на месте Вокресенского базара, который был центральным рынком нашего города. От него ещё оставались продуктовые магазины, служащие временными ограждениями от стройки. В огромных окнах магазинов ещё красовались аппетитные муляжи колбас, сыров, фруктов, овощей. Они на вид были настолько красивы, что проходя мимо, слюнки лились. Обойдя эти соблазны, мы  подкрадывались к забору, где находилась небольшая щель. Мы подходили к обеду, когда японцы отдыхали, ожидая обед. За это время мы успевали им отдать свой завтрак и пообщаться. Они уже немного говорили по-русски и учили нас японскому языку. Мы научились считать  по-японски, приветствовать и прощаться. Наши дворовые ребята удивлялись, откуда мы знаем японские названия цифр, но это была наша тайна. Однако мы их научили всему, что сами знали. Иногда, играя, считали по-японски.

А потом мы шли к продавцу леденцов, который стоял на перекрёстке улицы Ленина и Карла Маркса перед Кукольным Театром. Мы ходили просто посмотреть на него. Он нам нравился. Это был юноша лет семнадцати с волосами  цвета созревшей пшеницы, с зелёными глазами и белым лицом с румянцем на щеках. Глаза его особенно подкупали нас. Они были тёмно – бирюзового цвета. Тёмные ресницы сильнее подчёркивали цвет глаз. Он уже заприметил нас и нарушал наше застенчивое молчание:

– Ну, девочки, здравствуйте!

– Здрасти, – отвечали мы, не поднимая глаз.

– Какие конфеты будем брать сегодня?

– Красные. Дайте нам самую длинную, протягивая собранные деньги.

– Да вы сегодня богатые. Нате вам два леденца.

– Спасибо,- смущённо проговорили мы, взяв протянутые нам конфеты.

– Приходите ещё.

– Хорошо! До свидания!

Домой мы шли, облизывая леденцы, и смеялись от радости, что юноша подарил нам второй леденец.